Во второй половине XIX века Л. Толстой в «Анне Карениной» писал о трудностях, с которыми была связана такая простая и естественная вещь, как замужество дворянской девушки.

«„Нынче уж так не выдают замуж, как прежде", — думали и говорили все эти молодые девушки и все даже старые люди. Но как же нынче выдают замуж, княгиня ни от кого не могла узнать. Французский обычай — родителям решать судьбу детей — был не принят, осуждался. Английский обычай — совершенной свободы девушки — был тоже не принят и невозможен в русском обществе. Русский обычай сватовства считался чем-то безобразным, над ним смеялись все и сама княгиня. Но как надо выходить и выдавать замуж, никто не знал. Все, с кем княгине случалось толковать об этом, говорили ей одно: „Помилуйте, в наше время уж пора оставить эту старину. Ведь молодым людям в брак вступать, а не родителям; стало быть, и надо оставить молодых людей устраиваться, как они знают". Но хорошо было говорить так тем, у кого не было дочерей; а княгиня понимала, что при сближении дочь могла влюбиться, и влюбиться в того, кто не захочет жениться, или в того, кто не годится в мужья».

Ритуал замужества в дворянском обществе XVIII — начала XIX века носит следы тех же противоречий, что и вся бытовая жизнь. Традиционные русские обычаи вступали в конфликт с представлениями о европеизме. Но сам этот «европеизм» был весьма далек от европейскойреальности. В XVIII веке в русском дворянском быту еще доминировали традиционные формы вступления в брак: жених добивался согласия родителей, после чего уже следовало объяснение с невестой. Предварительное объяснение в любви, да и вообще романтические отношения между молодыми людьми хотя и вторгались в практику, но по нормам приличия считались необязательными или даже нежелательными. Молодежь осуждала строгость родительских требований, считая их результатом необразованности и противопоставляя им «европейское просвещение». Однако в качестве «европейского просвещения» выступала не реальная действительность Запада, а представления, навеянные романами.

Мы алчем жизнь узнать заране,

И узнаем ее в романе.

(Пушкин, VI, 226)

Таким образом, романные ситуации вторгались в тот русский быт, который сознавался как «просвещенный» и «западный». Любопытно отметить, что «западные» формы брака на самом деле постоянно существовали в русском обществе с самых архаических времен, но воспринимались сначала как языческие, а потом как «безнравственные», запретные. Уже в «Повести временных лет» летописец писал, что «древляне жили звериным обычаем», «браков у них не бывало, но умыкали девиц у воды». Однако летописцу тут же пришлось оговориться: «по сговору с ними»²³. У древлян-язычников уже существовали развитые формы брака, и христианин-летописец не мог скрыть, что похищение — лишь обрядовая форма брака.

Нарушение родительской воли и похищение невесты не входило в нормы европейского поведения, зато являлось общим местом романтических сюжетов.

То, что практически существовало в Древней Руси, но воспринималось как преступление, для романтического сознания на рубеже XVIII—XIX веков неожиданно предстало в качестве «европейской» альтернативы прародительским нравам. В начале XIX века оно войдет в норму «романтического» поведения и живо проникнет в быт. 19 ноября 1833 года Пушкин писал Нащокину: «Дома нашел я все в порядке. Жена была на бале, я за нею поехал — и увез к себе, как улан уездную барышню с именин городничихи» (XV, 96).

Ироническая улыбка ощущается и в словах Гоголя о том, что Афанасий Иванович в молодости «увез довольно ловко Пульхерию Ивановну, которую родственники не хотели отдать за него». Однако литература, так же как и жизнь той поры, дает не только иронические варианты этого конфликта. Вспомним драматическую историю попытки соблазнения и похищения Наташи Ростовой Анатолем Курагиным. Развернутую картину подобного похищения дает Пушкин в «Метели». Здесь перед нами со всеми подробностями — ритуал романтического похищения.

бовь небогатого помещика Владимира к его соседке встречает запрет со стороны ее родителей. Все дальнейшие поступки молодых людей развиваются по канонам прочитанных ими романов. «Владимир Николаевич в каждом письме умолял ее предаться ему, венчаться тайно, скрываться несколько времени, броситься потом к ногам родителей, которые конечно будут тронуты наконец героическим постоянством и несчастьем любовников и скажут им непременно: „Дети! придите в наши объятия"». Героиня решается бежать, написав родителям трогательное письмо, запечатанное «тульскою печаткою, на которой изображены были два пылающих сердца с приличной надписью». Далее Пушкин с протокольной точностью описывает весь ритуал подготовки тайного брака и похищения: «Целый день Владимир был в разъезде. Утром был он у жадринского священника; насилу с ним уговорился; потом поехал искать свидетелей между соседними помещиками. Первый, к кому явился он, отставной сорокалетний корнет Дравин, согласился с охотою. Это приключение, уверял он, напоминало ему прежнее время и гусарские проказы <…> Тотчас после обеда явился землемер Шмит в усах и шпорах и сын капитан-исправника, мальчик лет шестнадцати, недавно поступивший в уланы. Они не только приняли предложение Владимира, но даже клялись ему в готовности жертвовать для него жизнию. Владимир обнял их с восторгом… ». Весь тон пушкинского изложения воспроизводит книжность и литературно-романтический характер самой ситуации.

Семейные отношения в крепостном быту неотделимы были от отношений помещика и крестьянки. От Карамзина до Гончарова это обязательный фон, вне которого делаются непонятными и отношения мужа и жены.

Одним из проявлений странностей быта этой эпохи были крепостные гаремы. Крепостной гарем не имел корней в допетровских обычаях. И хотя в дальнейшем критики крепостного права склонны были видеть здесь порождение «старинных нравов», крепостной гарем сделался возможным только в результате того уродливого развития крепостничества, которое сложилось в XVIII — начале XIX века. Описание, которое находим, например, в мемуарах Я. М. Неверова, создает характерную и вместе с тем поразительную картину. Крепостные девушки содержатся в гареме, созданном помещиком П. А. Кошкаревым. Девушки поставляются в барский дом из числа крепостных. Здесь их строго изолируют от мужского общества: даже лакеи не допускаются в их половину. Не только в церковь, но и в уборную их сопровождает специально приставленная баба. При этом все девушки обучены чтению и письму, а некоторые французскому языку. Мемуарист, бывший тогда ребенком, вспоминает: «Главною моею учительницею, вероятно, была добрая Настасья, потому что я в особенности помню, что она постоянно привлекала меня к себе рассказами о прочитанных ею книгах и что от нее я впервые услыхал стихи Пушкина и со слов ее наизусть выучил „Бахчисарайский фонтан", и впоследствии я завел у себя целую тетрадь стихотворений Пушкина же и Жуковского.

обще, девушки все были очень развиты: они были прекрасно одеты и получали — как и мужская прислуга — ежемесячное жалованье и денежные подарки к праздничным дням. Одевались же все, конечно, не в национальное, но в общеевропейское платье»²⁴. Несмотря на то, что владелец гарема достиг семидесятилетия, неприкосновенность его наложниц охранялась очень сурово. Тот же мемуарист описывает зверскую расправу как с беглянкой, попытавшейся скрыться из гарема, так и с ее возлюбленным. Случай этот не был единственным. Анекдотическая история 1812 года рассказывает, как во время знаменитой встречи в Москве Александра I с дворянами и купцами один помещик в пылу патриотического порыва воскликнул, обращаясь к Александру I, кладя свой гарем на алтарь отечества: «Государь, всех, всех бери, и Наташку, и Машку, и Парашу!»

Бесконтрольность крепостнического быта порождала возможности патологических отклонений. Ограничения власти помещика над крестьянином держались только на обычае и церковной традиции. Параллельное расшатывание последних и усиление помещичьей власти создавали практическую незащищенность крестьянина. Вот как описывается расправа над пытавшимися убежать вместе гаремной девушкой и ее крепостным возлюбленным в мемуарах Я. Неверова: «Афимья после сильной порки была посажена на стул на целый месяц. Это одно из самых жестоких наказаний, теперь едва ли кому известных, а потому я постараюсь описать его.

На шею обвиненно.

олько на ночь подкладывали ей под задние спицы ошейника подушку, чтоб она, сидя, могла заснуть.

Инструмент этот хранился в девичьей, и я в течение восьми лет один раз только видел применение его на несчастной Афимье, — и не помню, чтоб он в это время применялся к кому-нибудь из мужской прислуги, которая вообще пользовалась несравненно более гуманным обращением, — но история с несчастным Федором составляет исключение.

В тот же день, когда была произведена экзекуция над Афимьей… после чаю приведен был на двор пред окна кабинета бедный Федор. Кошкаров стал под окном и, осыпая его страшной бранью, закричал: „Люди, плетей!" Явилось несколько человек с плетьми, и тут же на дворе началась страшная экзекуция. Кошкаров, стоя у окна, поощрял экзекуторов криками: „Валяй его, валяй сильней!", что продолжалось очень долго, и несчастный сначала страшно кричал и стонал, а потом начал притихать и совершенно притих, а наказывавшие остановились. Кошкаров закричал: „Что ж стали? Валяй его!" „Нельзя, — отвечали те, — умирает".

и это не могло остановить ярость Кошкарова гнева. Он закричал: „Эй, малый, принеси лопату". Один из секших тотчас побежал на конюшню и принес лопату.. Возьми г… на лопату", — закричал Кошкаров <… > при слове: „возьми г… на лопату" державший ее зацепил тотчас кучу лошадиного кала. „Брось его в рожу мерзавцу и отведи его прочь!"»²⁵. В течение всего XVIII века власть помещика над крестьянами непрерывно усиливалась. В конечном итоге крестьянин делался, по выражению Радищева, «в законе мертв», то есть превращен был, по юридической терминологии, из субъекта власти и собственности в ее объект. На бытовом языке это означало, что крестьянин перед лицом закона выступал не как лицо, а как вещь: помещик владел и им, и его собственностью. Крепостное право имело тенденцию деградировать и приближаться к рабству.

Слово «раб» входило в литературный язык XVIII века. Долгое время оно употреблялось даже в формуле официального обращения к императору: «Вашего Императорского Величества всепокорнейший раб». При Екатерине II это обращение к главе государства было официально уничтожено. Однако в отношении крепостных крестьян оно употреблялось очень широко. Ср., например, у Державина: «Бьет полдня час, рабы служить к столу бегут… » («Евгению. Жизнь званская»). В качестве параллели этому выражению в грубой бытовой речи употреблялось (как, например, Простаковой у Фонвизина): «хам», «хамово отродье». Эти последние имена отсылали к библейской легенде, согласно которой один из сыновей праотца Ноя именовался Хамом. Его считали иногда родоначальником негров. Таким образом, называя своих крепостных «хамами», Простакова (как и другие подобные ей помещики) как бы приравнивала их к неграм-невольникам^*.

Однако русские крепостные крестьяне рабами не были. Крепостное право в своих крайних извращениях могло отождествляться с рабством, но в принципе это были различные формы общественных отношений. Тем более заметно, что именно в конце крепостного периода, когда эта форма общественных отношений сделалась очевидным пережитком, случаи приближения ее к рабству стали особенно часты. Выше мы говорили об одной из форм — бесконтрольной жестокости помещиков по отношению к крестьянам. Жертвой ее, как правило, делались дворовые. Но существовала и другая форма власти помещика — бесконтрольное увеличение объема труда, который крестьянин должен был отдавать помещику. Во второй половине XVIII — начале XIX века в помещичий быт все более вторгается разорительная роскошь. Самые богатые вельможи оказываются погрязшими в долгах, причем деньги от поместья тратятся не на развитие хозяйства, а на предметы роскоши. ²⁶

Стремление помещиков выкачивать все больше денег из своих земель разоряло крестьян. Пушкин в беловом варианте XLIII строфы 4 главы «Евгения Онегина» писал:

В глуши что делать в это время?

Гулять? — Но голы все места

Как лысое Сатурна темя

Иль крепостная нищета.

Однако наиболее уродливые формы отношений между помещиком и крепостным крестьянином вырисовываются даже не в этих случаях, а именно тогда, когда энергичный и экономически талантливый крестьянин богател, иногда даже становясь богаче своего помещика. Парадоксальную в своей уродливости ситуацию рисуют мемуары крепостного Николая Шилова. В них мы находим неожиданную для современного читателя картину. Энергичные крестьяне развертывают в 1814—1819 годах широкую хозяйственную деятельность. Перейдя на оброк, они отправляются в башкирские степи и, располагая значительными капиталами, закупают там большие стада овец и, наняв пастухов, перегоняют и перепродают в России. Дорога «опасна от грабителей», дело требует умения и навыков, но зато приносит большие доходы. Мемуарист приводит такие эпизоды: «Один крестьянин нашей слободы, очень богатый, у которого было семь сыновей, предлагал помещику 160 000 руб., чтобы он отпустил его с сыновьями на волю. Помещик не согласился. Когда через год у меня родилась дочь, — вспоминает мемуарист, — то отец мой вздумал выкупить ее за 10 000 руб. Помещик отказал. Какая же могла быть этому причина? Рассказывали так: один из крестьян нашего господина, подмосковной вотчины, некто Прохоров, имел в деревне небольшой дом и на незначительную сумму торговал в Москве красным товаром. Торговля его была незавидная. Он ходил в овчинном тулупе и вообще казался человеком небогатым. В 1815 году Прохоров предложил своему хозяину отпустить его на волю за небольшую сумму, с тем, что эти деньги будут вносить за него будто бы московские купцы.

рин изъявил на это согласие. После того Прохоров купил в Москве большой каменный дом, отделал его богато и тут же построил обширную фабрику. Раз как-то этот Прохоров встретился в Москве с своим бывшим господином и пригласил его к себе в гости. Барин пришел и немало дивился, смотря на прекрасный дом и фабрику Прохорова; очень сожалел, что отпустил от себя такого человека»²⁷.

Источник описывает парадоксальные отношения людей в тот момент, когда инициатива одних и привычка к уже устаревшим формам жизни других образовали кричащий конфликт. Мемуары, которые мы только что цитировали, рисуют поразительную ситуацию: крестьяне фактически богаче своего барина, но вынуждены скрывать свои богатства, зачисляя деньги на подставных лиц или пряча их от помещика. Барин обладает безграничной властью: он может посадить мужика на цепь и морить его голодом или разорить богатого крестьянина без всякой для себя выгоды. И он пользуется этим правом.

Приведем характерный пример — эпизод из того же источника: «Однажды помещик, и с супругою, приехал в нашу слободу. По обыкновению богатые крестьяне, одетые по-праздничному, явились к нему с поклоном и различными дарами; тут же были женщины и девицы, все разряженные и украшенные жемчугом^*. Барыня с любопытством все рассматривала и потом, обратясь к своему мужу, сказала: „У наших крестьян такие нарядные платья и украшения; должно быть, они очень богаты и им ничего не стоит платить нам оброк". Не долго думая, помещик тут же увеличил сумму оброка. Потом дошло до того, что на каждую ревизскую душу падало вместе с мирскими расходами свыше 110 руб. асс<игнациями> оброка»²⁸. Всего слобода, в которой жила семья Н. Шилова, платила 105 000 рублей ассигнациями в год — для того времени сумма огромная. Интересно, однако, что, поданным этого же источника, помещик стремится не столько к своему обогащению, сколько к разорению крестьян. Их богатство его раздражает, и он готов идти на убытки ради своего властолюбия и самодурства. Позже, когда Шипов убежит и начнет свою «одиссею» странствий по всей России, после каждого бегства с необычайной энергией и талантом вновь изыскивая способы развивать начинаемые с нуля предприятия, организовывая торговлю и ремесла в Одессе или в Кавказской армии, покупая и продавая товары то у калмыков, то в Константинополе, живя то без паспорта, то по поддельному паспорту, — барин будет буквально разоряться, рассылая по всем направлениям агентов и тратя огромные деньги из своих все более скудеющих ресурсов, лишь бы поймать и жестоко расправиться с мятежным беглецом.

Все возрастающий культурный разрыв между укладом жизни дворянства и народа вызывает трагическое мироощущение у наиболее мыслящей части дворян. Если в XVIII веке культурный дворянин стремится стать «европейцем» и как можно более отдалиться от народного бытового поведения, то в XIX веке возникает противонаправленный порыв. В 1826 году Грибоедов пишет прозаический отрывок «Загородная поездка»^**. Биографическая основа очерка — поездка в Парголово, однако смысл его — отнюдь не в описании окрестностей Петербурга. В отрывке впервые в русской литературе сказано о трагическом разрыве дворянской интеллигенции и народа. Для нас особенно важно, что проявляется этот разрыв в области бытовых привычек, в навыках каждодневного поведения: «Вдруг послышались нам звучные плясовые напевы, голоса женские и мужские с того же возвышения, где мы прежде были. Родные песни! Куда занесены вы с священных берегов Днепра и Волги? — Приходим назад: то место было уже наполнено белокурыми крестьяночками в лентах и бусах; другой хор из мальчиков; мне более всего понравились двух из них смелые черты и вольные движения. Прислонясь к дереву, я с голосистых певцов невольно свел глаза на самих слушателей-наблюдателей, тот поврежденный класс полуевропейцев, к которому и я принадлежу. Им казалось дико все, что слышали, что видели: их сердцам эти звуки невнятны, эти наряды для них странны. Каким черным волшебством сделались мы чужие между своими!»

Однако бытовая оторванность среднего нестоличного дворянина от народа не должна преувеличиваться. В определенном смысле дворянин-помещик, родившийся в деревне, проводивший детство в играх с дворовыми ребятами, постоянно сталкивавшийся с крестьянским бытом, был по своим привычкам ближе к народу, чем разночинный интеллигент второй половины XIX века, в ранней молодости сбежавший из семинарии и проведший всю остальную жизнь в Петербурге. Это было различие между бытовой и идеологической близостью.

Календарные обряды, просачивание фольклора в быт приводили к тому, что нестоличное, живущее в деревнях дворянство психологически оказывалось связанным с крестьянским бытом и народными представлениями.

Татьяна верила преданьям

Простонародной старины,

И снам, и карточным гаданьям…

(5, V)

Известный эпизод в «Войне и мире» с Наташей, танцующей «по-крестьянски» «По улице-мостовой», отражает черту реального уклада — проникновение бытовой народности в дворянское сознание: «Наташа сбросила с себя платок, который был накинут на ней, забежала вперед дядюшки и, подперши руки в боки, сделала движенье плечами и стала.

Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала, — эта графинечка, воспитанная эмигранткой-француженкой, — этот дух, откуда взяла она эти приемы, которые pas de chale давно бы должны были вытеснить? Но дух и приемы эти были те самые, неподражаемые, неизучаемые, русские, которых и ждал от нее дядюшка. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошел, и они уже любовались ею.

Она сделала то самое и так точно, так вполне точно это сделала, что Анисья Федоровна, которая тотчас подала ей необходимый для ее дела платок, сквозь смех прослезилась, глядя на эту тоненькую, грациозную, такую чужую ей, в шелку и в бархате воспитанную графиню, которая умела понять все то, что было и в Анисье, и в отце Анисьи, и в тетке, и в матери, и во всяком русском человеке».

Бытовое суеверие, вера в приметы, накладывавшая своеобразный отпечаток «народности» на поведение образованного человека этой эпохи, прекрасно уживались с вольтерьянством или европейским образованием. Вера в приметы была, как известно, свойственна Пушкину. Она вторгалась в психологию тех ситуаций, где человек сталкивался со случайностью, например в карточных играх. Переплетение «европеизма» и весьма архаических народных представлений придавало дворянской культуре интересующей нас эпохи черты своеобразия. Особенно тесно соприкасались эти две социальные сферы в женском поведении. Обрядовая традиция, связанная с церковными и календарными праздниками, практически была единой у крестьян и поместного дворянства. Не только к Лариным можно было бы отнести слова:

Они хранили в жизни мирной

Привычки милой старины;

У них на масленице жирной

Водились русские блины;

Два раза в год они говели;

Любили круглые качели^*,

Подблюдны песни^**, хоровод;

В день Троицын, когда народ

Зевая слушает молебен,

Умильно на пучок зари^***

Они роняли слезки три;

Им квас как воздух был потребен…

(2, XXXV)

В крестьянском быту хронология брачных обрядов связана была с сельскохозяйственным календарем, древность которого проступала сквозь покров христианства. Даты брачного цикла группировались вокруг осени, между «бабьим летом» и осенним постом (от 15 ноября до 24 декабря — от мучеников Гурия и Авивы до Рождества), и весенних праздников, которые начинались с Пасхи.

Как правило, знакомства происходили весной, а браки — осенью, хотя этот обычай не был жестким. Первого октября (все даты календарного цикла здесь и дальше даны по старому стилю), в день Покрова Пресвятой Богородицы, девушки молились Покрову о женихах²⁹. А 10 ноября, как свидетельствуют воспоминания Н. Шилова, он справлял свадьбу.

Дворянские свадьбы сохраняли определенную связь с этой традицией, однако переводили ее на язык европеизированных нравов. Осенью в Москву съезжались девушки, чей возраст приближался к заветному, и проводили там время до Троицы. Все это время, за исключением постов, шли балы. Старушка Ларина получает совет от соседа:

«Что ж, матушка? За чем же стало?

В Москву, на ярманку невест!

Там, слышно, много праздных мест».

(7, XXVI)

Обряд сватовства и свадьба образовывали длительное ритуальное действо, характер которого менялся в различные десятилетия. В начале XIX века в дворянском быту проявилась тенденция вновь сблизиться с ритуальными народными обычаями, хотя и в специфически измененной форме. Сватовство состояло обычно в беседе с родителями. После полученного от них предварительного согласия в залу приглашалась невеста, у которой спрашивали, согласна ли она выйти замуж. Предварительное объяснение с девушкой считалось нарушением приличия. Однако практически, уже начиная с 70-х годов XVIII века, молодой человек предварительно беседовал с девушкой на балу или в каком-нибудь общественном собрании. Такая беседа считалась приличной и ни к чему еще не обязывала. Этим она отличалась от индивидуального посещения дома, в котором есть девушка на выданье. Частый приезд молодого человека в такой дом уже накладывал на него обязательства,. так как «отпугивал» других женихов и, в случае внезапного прекращения приездов, давал повод для обидных для девушки предположений и догадок. Случаи сватовства (чаще всего, если инициатором их был знатный, богатый и немолодой жених) могли осуществляться и без согласия девушки, уступавшей приказу или уговорам родителей. Однако они были не очень часты и, как мы увидим дальше, оставляли у невесты возможность реализовать свой отказ в церкви. В случае, если невеста отвергала брак на более раннем этапе или родители находили эту партию неподходящей, отказ делался в ритуальной форме: претендента благодарили за честь, но говорили, что дочь еще не думает о браке, слишком молода или же, например, намеревается поехать в Италию, чтобы совершенствоваться в пении. В случае согласия начинался ритуал подготовки к браку. Жених устраивал «мальчишник»: встречу с приятелями по холостой жизни и прощание с молодостью. Так, Пушкин, готовясь к свадьбе, устроил в Москве «мальчишник» с участием Вяземского, Нащокина и других друзей. После ужина поехали к цыганам слушать песни. Этот эпизод красочно описан цыганкой Таней в ее бесхитростных воспоминаниях, сохранившихся в записях писателя Б. М. Маркевича: «Только раз, вечерком, — аккурат два дня до его свадьбы оставалось, — зашла я к Нащокину с Ольгой. Не успели мы и поздороваться, как под крыльцо сани подкатили, и в сени вошел Пушкин. Увидал меня из сеней и кричит: „Ах, радость моя, как я рад тебе, здорово, моя бесценная!" — поцеловал меня в щеку и уселся на софу. Сел и задумался, да так, будто тяжко, голову на руку опер, глядит на меня: „Спой мне, говорит, Таня, что-нибудь на счастие; слышала, может быть, я женюсь?" — „Как не слыхать, говорю, дай вам Бог, Александр Сергеевич!" — „Ну, спой мне, спой!" — „Давай, говорю, Оля, гитару, споем барину!. . " Она принесла гитару, стала я подбирать, да и думаю, что мне спеть… Только на сердце у меня у самой невесело было в ту пору; потому у меня был свой предмет, — женатый был он человек, и жена увезла его от меня, в деревне заставила на всю зиму с собой жить, — и очень тосковала я от того. И, думаючи об этом, запела я Пушкину песню, — она хоть и подблюдною считается, а только не годится было мне ее теперича петь, потому она будто, сказывают, не к добру:

Ах, матушка, что так в поле пыльно?

Государыня, что так пыльно?

Кони разыгралися…

А чьи-то кони, чьи-то кони?

Кони Александра Сергеевича…

Пою я эту песню, а самой-то грустнехонько, чувствую и голосом то же передаю, и уж как быть, не знаю, глаз от струн не подыму… Как вдруг слышу, громко зарыдал Пушкин. Подняла я глаза, а он рукой за голову схватился, как ребенок плачет… Кинулся к нему Павел Войнович: „Что с тобой, что с тобой, Пушкин?" — „Ах, говорит, эта ее песня всю мне внутрь перевернула, она мне не радость, а большую потерю предвещает!.. "И не долго он после того оставался тут, уехал, ни с кем не простился»³⁰.

Сама свадьба также представляла собой сложное ритуальное действо. При этом дворянская свадьба в общей ритуальной схеме повторяла традиционную национальную структуру. Однако в ней проявлялась и социальная специфика, и мода. Свадьба — одно из важнейших событий в жизни дореформенного человека. Вместе с похоронами она образует целостный мифологический сюжет. Поэтому имеет смысл рассмотреть дворянскую свадьбу с разных точек зрения. Мы постараемся реконструировать культурную многогранность этого события, сначала сопоставив его с крестьянской свадьбой^*.

«…Мой отец разослал гонцов к своим родственникам, друзьям и приятелям с приглашением их пожаловать к свадебному столу, который приготовлялся на 80 человек. Отец мой почитался настоящим русским хлебосолом, а потому распорядился, чтобы всего было в изобилии. Накануне свадьбы, около полуночи, поехал я на кладбище проститься с усопшими сродниками и испросить у покойной родительницы благословения. Это я исполнил с пролитием слез на могиле. 10-го числа вечером собрались к нам все наши родственники и знакомые; священник с диаконом и дьячками тоже пришли. В это время, по обычаю, двое наших холостых сродников посланы были к невесте с башмаками, чулками, мылом, духами, гребешком и проч. Посланных у невесты приняли, одарили платками и угостили. Между тем отец начал меня обувать и положил мне в правый сапог 3 руб. для того, что когда молодая жена станет разувать меня, то возьмет эти деньги себе. Когда я был одет, отец взял образ Божией матери в серебряном окладе, благословил меня им и залился слезами; я тоже прослезился; недаром старики говорили, что свадьба есть последнее счастие человека. Потом благословили меня своими иконами отец крестный, мать крестная и посадили меня в переднем углу, к образам. Все, начиная с отца, со мною прощались, после чего, помолившись богу, священник повел меня в церковь. <…> Между тем сваха и дружка с хлебом и солью поехали за невестой. Здесь, на столе находился также хлеб и соль. Сваха взяла эту соль и высыпала себе, а свою отдала; хлебами же поменялись. Потом невесту, покрытую платком, посадили за стол. После благословения невесты от родителей иконами все с невестою прощались и дарили ее, по возможности, деньгами. Затем священник вывел невесту из комнаты и поехал в церковь с свахою, дружкою и светчим, который нес образа невестины и восковые свечи. За ними ехали на нескольких повозках мужчины и женщины, называющиеся проежатыми. По окончании таинства брака мы, новобрачные, по обычаю, несли образ Божией матери из церкви в дом моего отца. <…> В доме встретил нас отец с иконою и хлебом-солью; мы приложились к образу и поцеловались с отцом. После этого начался Божией матери молебен. По окончании молебна сваха нас, молодых, привела в спальню, посадила рядом и дала нам просфору <… > Потом сваха убрала голову молодой так, как это бывает у замужних. После этого мы вышли к гостям и вскоре начался стол, или брачный пир»³¹.

megaobuchalka.ru

Невесте

В первую очередь, невеста получала букет — к нему можно приложить коробку ее любимых конфет или корзину фруктов.

Еще одним презентом было кольцо, которое торжественно надевалось на палец. Выбирая кольцо, обратите внимание на украшения, которые уже носит женщина.

От своей будущей свекрови невеста принимает золотую цепочку — это традиционный вариант, однако вы вполне можете выбрать что-то другое. В дополнение можно преподнести оригинальную шкатулку для украшений:

Часто практикуется также обычай передачи семейной реликвии — это может быть старая икона, украшение или даже вышитое полотенце.

Остальные участники процесса также преподносят женщине небольшие, памятные вещицы. Это могут быть различные сувенирные статуэтки, цветы в горшках, сладости и много другое.

Теще

Теща также получала букет, а вот другие подарки традиции не предусматривают. Впрочем, если вы хотите заранее подготовить почву для хороших отношений с матерью вашей будущей жены, не стоит ограничиваться только букетом. Сладости, украшения или фруктовые корзинки станут отличным дополнением к цветам.

Тестю

Как и всем малознакомым мужчинам, тестю обычно дарят хороший алкоголь, сигары, стильные аксессуары и т.д.

Впрочем, если вы с тестем хорошо знакомы и знаете его увлечения — дерзайте! Возможно, ему как раз не хватает нового спиннинга или какого-нибудь хитрого инструмента.

Жениху

Сам мужчина со стороны родителей обычно получал каравай. Однако сейчас интерпретацией каравая нередко служит сделанный на заказ торт.

Среди прочих сюрпризов, которые обычно получает суженый, присутствует алкоголь, современные гаджеты, деловые аксессуары и настольные наборы.

Символическим презентом будет набор инструментов — чтобы в доме у молодых все гвозди были забиты, а краны починены.

komu-podarok.ru

Przepraszamy, ten wpis jest dostępny tylko w języku Rosyjski i Ukraiński. For the sake of viewer convenience, the content is shown below in this site default language. You may click one of the links to switch the site language to another available language.

Иностранец, который находится в Польше, не всегда знаком с местными обычаями и обрядами. Свадьба имеет национальные особенности в каждой стране. Чтобы лучше их понять, приглашенному на торжество иностранцу стоит ознакомиться с некоторыми моментами.

Сватовство: историческая справка

Зарождению основных традиций польской свадьбы способствовало распространение сельского фольклора. С момента, когда пара решила узаконить отношения, начинаются разные подготовительные процедуры. Давнее знакомство родителей молодых людей и их проживание в одном селе не отменяло ритуала разведывания. Благонадежность невесты проверял староста, представляющий интересы жениха. Он посещал домовладение девушки. Такую миссию доверяли уважаемому человеку – родственнику или знакомому, преимущественно в летах. На севере, юге и востоке страны в ходу были разные названия на обозначение этой «должности».

Родители невесты не оставались в долгу, и отправляли своего представителя в дом жениха, чтобы определить, насколько он ответственный, зажиточный и способен ли обеспечивать будущую семью.

На основании собранных сведений, дополненных личным мнением свата, родители принимали решение. Если оно было положительным, в дом невесты засылались сваты – одни или с женихом. Для подобных визитов были отведены четверг и суббота, в редких случаях посещение происходило во вторник.

Правила сватовства

Иногда насчет места и даты свадьбы договориться не получалось или серьезность намерений избранника / избранницы ставилась под сомнение. Тогда сватовство могло проводиться второй и даже третий раз.

Традиционно сваты навещали невесту под вечер, на заходе солнца. Считалось, что в более раннее время их заметят злые силы (люди), которые наведут порчу и сглазят благополучие молодых. С порога староста задавал метафорические вопросы: «Не воровали ли у хозяев курицу?», «Есть ли у них гусыня на продажу?», которые требовали отрицательного ответа. После череды расспросов и шуток, обмена любезностями и поговорками, староста делал символический жест: вынимал бутылку водки и ставил ее на стол. Если родители не одобряли жениха, девушка не подносила старосте стакан. Если стороны приходили к согласию, водку распивали, и невеста тоже пробовала ее на вкус.

В отличие от соседней Украины, в Польше полученный отказ не воспринимался стороной жениха как нечто зазорное. Отвергнутые невестой либо ее родителями староста и его подопечный долго не горевали. Они оставляли водку при себе и посещали другие хаты, где были девушки на выданье.

«Змувины»

Если же семья одобряла кандидата в мужья и принимала свата, такой исход дела выливался в небольшое застолье. В процессе отмечания обсуждались моменты дальнейшего этапа – встречи невесты и родителей жениха. В народных традициях эта процедура обозначается термином «змувины».

Материальный вопрос имел крайне важное значение в перспективе свадьбы. В предместье Кракова была на слуху история о том, как бедный парень благодаря своей смекалке добился желаемой цели. Он одолжил ко дню приезда родителей невесты соседскую корову, чтобы выглядеть в их глазах обеспеченным претендентом.

В наши дни данный обряд уже перестал быть формальностью, поэтому его проводят с целью увеселения гостей.

Основные моменты свадебной церемонии

Как известно, Польша и католицизм неразрывно связаны, поэтому местом бракосочетания молодых является костел. На богослужении принято объявлять, сколько недель остается до проведения церемонии.

Церковные обряды требуют соблюдения определенных правил поведения, а также устанавливают своеобразный дресс-код. Меняются времена и нравы, общество становится все более светским, но поляки по-прежнему выбирают для посещения этого торжественного мероприятия нарядные, но скромные вещи.

Наиболее известные мировые религии предусматривают строгость облачения на время пребывания в подобных культовых местах. Так, женщины должны приходить сюда с покрытыми головой и плечами. Выполнение аналогичного предписания в костелах воспринимается как хороший тон.

Как правило, польские свадьбы проходят в присутствии большого количества гостей.

Обе стороны (жених и невеста) появляются на церемонии в сопровождении целой свиты – „дружины”. Она состоит из нескольких групп: сверстников молодоженов, их друзей и людей постарше, разбирающихся в организации подобных торжеств. Среди представителей последней категории выбирают старосту, который произносит речи и руководит мероприятием.

Благоприятные свадебные суеверия

Cочетаться браком в Польше принято в месяц, название которого содержит букву «р». Это будет залогом крепкой любви супругов и сохранения ими верности друг другу.

Выходящих из костела молодоженов родственники осыпают зерном и монетками. Делается это с целью привлечения в будущую семью достатка – чтобы дом был полной чашей, стол всегда был полон разносолов, а денег было в избытке. Такая традиция роднит поляков с россиянами и украинцами: в соответствующих странах к смеси для «посыпки» добавляются также конфеты.

Дурные приметы

Отец ведет свою дочь к алтарю, где ее ожидают жених и священник. Минуя лавы с гостями, невеста не должна оглядываться. Если она при этом путается в фате, оступается или падает, ждать счастья от будущего союза не приходится. Поэтому для подстраховки позади невесты идет свита, участники которой поддерживают и выпрямляют фату.

Ноги невесты должны быть полностью закрыты платьем: если длина подола короче, семейное счастье окажется под угрозой. Вступающей в брак девушке не следует украшать себя натуральным жемчугом, иначе она может столкнуться с безответственностью мужа.

Традиция предписывает невесте обращать внимание на детали убранства стоящего у алтаря жениха. В народе существует убеждение, что низ брюк суженого должен ложиться на туфли без подворотов. Иначе он станет тираном и будет распускать руки.

Во время чтения священником молитвы взоры окружающих обращены на горящие свечи. Если какая-то свеча гаснет – это плохая примета, пророчащая раннюю гибель одного из молодоженов.

Выбор места гуляния и вручение подарков

Из костела жених с невестой, родственники и гости направляются в арендованное увеселительное заведение (либо отдельную комнату), чтобы начать празднование. В прежние времена свадьбы справлялись преимущественно в доме невесты. Все вымывалось, украшалось и готовилось вручную. Сейчас же поляки выбирают место гуляния «на стороне», чтобы все были полны сил.

Обратите внимание: подарки на польской свадьбе принято отдавать до начала торжественного застолья – при встрече молодых с родителями. Сегодня наблюдается следующая тенденция: жених и невеста заблаговременно составляют своего рода чек-лист желаемых подарков. Но ситуация, когда гости вручают паре конверты с деньгами, тоже довольно распространена.

Торжественная встреча молодоженов

На входе стоят родители, которые предлагают молодым отведать хлеба с солью. Согласно народным верованиям, хлеб предрекает сытую жизнь, а соль защищает пару от вмешательства недоброжелателей и злых духов. Для выпекания буханки замешивают особое тесто, а верхушку украшают именами представителей новой ячейки общества.

Примечателен также древний обычай, следующий сразу после ритуала с ломтиками хлеба. Отец одной стороны подносит брачующимся две рюмки: одну с водой, другую – с водкой. Где именно какая жидкость паре не известно. Считается, что выбравший водку супруг станет главой союза, и принятие ключевых решений будет зависеть от него. Сегодня эта традиция несколько эволюционировала: виновникам торжества вручаются наполненные вином бокалы: их нужно осушить и выбросить через плечо. Лучше, если осколки будут предельно мелкими – это гарантия счастливого брака.

Свадебное застолье

Когда религиозные и другие формальности завершены, настает черед торжественного пиршества. Свадебное меню отличается разнообразием. Подается большое количество традиционных деликатесов и современных кулинарных изысков. Закуски включают в себя всевозможные копченые колбасы, сыры (твердые, плавленные), гусиный паштет. Как правило, гостей потчуют 3-4 горячими кушаньями. На свадебном столе присутствует также суп, заправленный свежими овощами и дольками нарезанных колбасок. В рыбном меню обычно обязательно присутствуют сельдь или тунец. Десертная программа охватывает собственную выпечку, слоеные торты, желейные конфеты. Также гостей угощают свежими фруктами, в том числе экзотическими.

Первое место по популярности среди горячительных напитков в Польше занимает водка. Ее покупают в магазине или делают собственноручно. Среди гостей то и дело раздаются выкрики „Горько!”, побуждающие молодых поцеловаться. Такие восклицания на свадьбах в ходу у многих славянских народов.

«Очепины» как кульминация первого свадебного дня

Когда празднество подходит к полуночи, настает черед «очепин» – польской церемонии, символизирующей вступление невесты в права хозяйки. О начале обряда гостям объявляет старший сват либо тамада. С виновницы торжества снимают фату. В соседней Украине эта обязанность возлагается на новоиспеченного мужа. Он целует молодую всякий раз, когда снимает заколку. В Польше процедуру снятия фаты поручают лучшим подругам невесты. Расставшаяся с этим головным убором невеста считается уже замужней женщиной.

Раньше молодой также расплетали косы и подстригали волосы, что символизировало прощание с прежней девичьей беззаботной жизнью и свободой. Это был очень трогательный момент, вызывавший слезы у окружающих. Затем на голову девушки надевался чепец. Его преподносила крестная мать невесты, но, прежде чем принять этот дар, девушка трижды от него отказывалась. В наше время этот обряд ограничиваются снятием фаты. Аналогичный обряд проводят и с женихом. Как и в случае с невестой, посвящение в мужья представляет собой снятие друзьями детали свадебного убранства молодого, на этот раз – галстука.

Новые нюансы

Постепенно манипуляции с фатой утратили сакральную окраску. Польские традиции несколько трансформировались и вобрали в себя элементы американской культуры. Например, модным стало бросание невестой фаты. Во время этого ритуала молодая становится спиной к собравшейся группе незамужних девушек. Считается, что поймавшая этот головной убор гостья в скором времени сама сыграет свадьбу.

По завершении церемониальной части начинаются различные игры и конкурсы. Гости веселятся до упада, пока не растратят все силы, но изрядно заряжаются при этом позитивом.

«Поправины», или продолжение следует

Первый свадебный день обычно заканчивается глубокой ночью, когда гости уже не в силах стоять на ногах. Но расслабляться рано, ведь на подходе второй день, бывающий порой еще более веселым. В прошлом свадебные торжества длились 3-4 дня, а в польских Татрах, по некоторым упоминаниям, – всю неделю.

poland2day.com